Козловой (Захаровой) Ольге Юрьевне

 

Оля, Олечка, Оленька.

Вот -

      ты еще маленькая и голенькая.

В стране, дефицитом выжженной.

Кто б мог подумать - выжила...

 

Вот -

     ты уже в Пионерии.

И по глазам видно, что верила.

"Взвейтесь кострами!.."

                  Господи!

Все мы горели хворостом.

 

Вот -

     на студенческой практике.

Китайские кеды-тапочки.

Первый период просроченный,

Девичьи страхи, и прочее...

 

Вот -

    ты в застолье участвуешь.

Вот он твой первый - рядышком.

Наверно, человек хороший был.

В прошлом все.

Что ревновать к прошлому...

 

А вот -

      под венцом с букетиком.

Батюшки-святы! А это кто?

Как же был молод и статен я!

Без пигментации пятнышек.

 

Ездил к тебе - наездился.

Знать бы заранее.

                                    Если бы.

Я бы нашел тебя сразу же!

Тонкую в талии, радужную.

 

Оля моя, Олечка, Оленька,

Может быть, ересь глаголю я,

Но что-то случилось ранее -

До внутреннего сгорания

Изобретения двигателя,

До Стирлинга, Ватта, Дизеля.

До Рима и Греции.

                                   Задолго.

До первых дождя и радуги...

 

Нужны-то всего молекулы

На атомарных скрижалиях

"Ольга - жена Алексию.

И ныне,

                  и присно,

                                    и далее".

 

 

                                  Козлову Георгию Анатольевичу

 

Состарился ты, брат, нехорошо,

Пускай и не хлопочешь о здоровье.

Неправда, что не старятся душой.

Порой у жизни тело - на второе.

 

Она - прожора, а на вид стройна -

На тумбочке будильником песочным.

(A сколько выше талии для нас

Песка еще - ни у кого не спросишь).

 

Почти что вслед шагал я за тобой

В учебах и занятьях, и в женитьбе,

Завидуя, что ты "уже большой".          

Теперь же все к чертям переменилось.

 

Я - редкий гость, с фамилией одной,

И отчеством, и юностью, и детством.                                

Со временем я отражусь тобой,

И неохота в зеркало глядеться.

 

Течет песок, все выше конус лет,

Будильник-сердце звякнет, в путь поклича.

Ты - первый. Ну, а я - тебе вослед.

Прости мне эту детскую привычку.

 

 

                                      Козлову Анатолию Георгиевичу

 

А начну я с тебя, мой отец Анатолий Георгиевич*.

Это будет слегка по-библейски, но, в общем-то, правильно.

У меня - твои волосы, руки и склонности к зодчеству.

И - у женщин успех, что жену мою, Ольгу, не радует.

 

Ты им нравился очень - я помню. А мать укоряла все...

Ты любил танцевать, не наученный вальсы вальсировать

А я - танго танцую. И значит, что все повторяется.

А скорей - возвращается. В сына запястьяx пульсируя.

 

Две отметки от пуль называл ты "от смерти прививками".

Избегал  восклицательных строф, что привычными стали нам.

И проплакал об умершем Сталине ночь. И урывками

Все стихи сочинял - вот и все, что в наследство оставил мне.

 

Вряд ли с кровью наследуют мысле- и стихосложение.

Но стараюсь сберечь, что в пыли на пути не валяется.

Вот бы сыну оставить в наследство  мои сбережения!

"Лучше, папа, деньгами", - мой Глеб мне в ответ улыбается...

 

*Стихотворение было написано первым в этой подборке (прим. автора).

                                            

                                     

                                            Козловой Татьяне Петровне

 

Эти цифры последние в черном граните не лживы.

Ты скончалась, но кончился только твой путь на земле.

Люди живы, пока они в памяти любящих живы.

Да - трюизм, да - банальность. А значит, что все так и есть.

 

Ты была не из женщин, входящих в горящую хату.

Нет, конечно, вошла бы, спасая меня от огня.

А была ты из тех - понимавших, что подвиг - расплата

За негодную печь, за негодную упряжь коня.

 

На границе неверия с верой, на странной границе

Между явностью зла и слепым ощущением того,

Что в конце-то концов все наладится и объяснится,

Ты решила терпеть. И была терпелива, как бог.

 

Эта вечная мудрость терпенья - не в писаных книгах,

А в изустной истории дней, что продолжила мной.

Я, как ты, терпелив. Я стою перед черным гранитом.

А две белые розы - то память моя и любовь.

 

 

                                                                                Деду

 

Я запомнил твой стол - это царство штуковин и штучек:

Плоский нож для вскрывания писем, пенсне, пресс-папье,

И смешную пузатость твоих самопишущих ручек,

Тайны запертых ящиков, чтимые в  нашей семье.

 

Я запомнил тебя в тех вещах, что несли твои руки:

Зажигалки из гильз, портсигар, замолчавший Брегетт,

Портмоне с миллионом кармашков и "Б" с закорюкой

Может быть, от "Борисов", а может быть, вовсе и нет.

 

Я запомнил тебя на высокой кровати и старым,

А на выцвевших фото ты в тройке и молод всегда.

Для того, чтобы стариться не на оструганных нарах,

Ты с женою менял каждый год адреса, города.

 

Предпочтение запонкам, темным костюмам в полоску,

Предпочтенье быть тем, кем с рожденья был назван, везде.

Белоснежность рубашек да бабочки в мелкий горошек...

Если все - от тебя, то не так уж и мало, мой дед.

 

 

                                 Кузнецовой Валентине Владимировне

 

Спряжение неправильных глаголов.

"Иметь" и "быть" - грамматики столпы.

(Четвертый класс моей французской школы).

Мне нужен был пример к "иметь" и "быть".

 

"Je suis heureux d'avoir l'honneur"*- участье

Твое мне было в темя молотком!

И ты еще шепнула: "честь" со "счастьем"

Рифмуются французским языком**.

 

К чему ты это, Ба? Скажи-ка лучше,  

Откуда ты французский можешь знать?  

Ушла, мне не ответив. А тот случай  

Нескоро всплыл из памяти со дна.

 

В пятидесятые она следила

За сводкой о здоровье палача,

Выпытывая, скоро ли в могилу,

У Захаржевского***- соседа и врача.

 

Давно забыв спряженья непростые,

Однажды понял бабушкину жизнь.

И сына Глеба с дочерью Софией

Учу, как честь со счастием сложить.

 

 

   * (фр.) Я счастлив, что имею честь (прим. автора).

 ** (фр.) L'honneur - честь, le bonheur - счастье (прим. автора).

*** Захаржевский Валериан Петрович - известный киевский врач, живший на Печерске в соседнем с нашим  доме на Кловской улице (ныне ул. Сергея Гусовского). Учился вместе с Михаилом Булгаковым на медицинском факультете Киевского    Университета Святого Владимира (прим. автора).