Города и страны
Аппиева дорога*
Солнце жадное, наевшись смерти,
Морду красную разожрало.
Камень тени крестов крестят,
Тенью муки жаля его.
Кровь свернута в черный творог и
Сменят слепней птицы.
Черные птицы вдоль этой дороги -
Лаком корм, что в глазницах.
Плоть вымрет, кости отбелятся,
Став дорожной пылью,
Крылья пыточных адских мельниц
Станут крыш стропилами.
Цепь гробниц, колонн, катакомб и
Склеп торговца мрамором -
Тех, кто правил, и тех, кто легко так
Был рабом, но не ратовал.
Вдоль дороги той совсем ничего
Вашей смерти в память -
Лишь кресты телеграфных столбов.
Помнят пыль вас да камни.
Помнит солнце да мух суета,
Помнят птицы-гурманы -
Вce к новым слетятся крестам,
Если память не ранят те.
*Дорога из Капуи в Рим, вдоль которой было распято около шести тысяч человек,
участвовавших в восстании рабов под предводительством Спартака (прим. автора).
2013
Барселона
Так нельзя! Ты рисуешь и криво, и косо.
Ведь уже не ребёнок. А может быть, ты
И не хочешь взрослеть, потому что у взрослых -
Прейскурант на мечты и меню красоты.
Без тебя это место - ну, город и - город.
Для еды и спанья каталонских людей
Совокупность домов, где рассудочность горбит,
Сократив высоту потолков и идей.
Параллельные линии (пошло и плоско)
И квадраты кварталов, промышленных зон,
Восьмигранные площади из перекрёстков.
И испанки, что нянчат под ухом iPhone.
Этот город с Антонио* - росплески сказок:
Из зелёного дома с дурацкой трубой
Вылетает волшебник верхом на проказе -
Он её вытворял и согнул кочергой,
За оплывшими окнами домика-плаксы
Для кого-то принцесса скрывает свой клад,
Под чудным фонарём бесконечная такса
Изогнулась борзою, кладя "шоколад".
Посрамляя рассчёты, Эвклида и цены,
Твоё имя проткнуло подбрюшье небес**,
Где испанки летают, горя во фламенко,
А духами-вином окрыляет Херес.
*Антонио Гауди - каталонский архитектор (см., например, здесь) (прим. автора).
**Искупительный храм Святого Семейства или Гауди Саграда Фамилия (прим. автора).
2014
Венецианский карнавал
Я - у двери. Распахнута уже -
"Войди в меня!" И, наклоняя тело
Вперёд, я, на пороге-рубеже
Не мешкая, в неё шагаю смело.
Фантазии престранная страна -
Фонтан фантомов, фейерверк иллюзий.
Там разговорчив кот, и сатана
Там правит бал, где и живые люди
И мёртвые, лишённые одежд,
Восходят раз в году наверх для танца,
Как те, кто опускается на день
В распутный карнавал венецианский*.
Венеция на сутки в неглиже.
И маской нагота едва прикрыта.
Обманчива, как шлюха в парандже,
Что мстит всем гонококком-динамитом.
Там властелин порока и теней
Инкогнито и не воняет серой,
Там Бродский, сочиняющий сонет,
И Дягилев, там и Стравинский с Верой**.
Ещё - агент того НКВД,
Что нынче называется иначе,
И Майгелем рядится, чтоб - везде,
Где русские. Он наблюдать назначен.
А, следуя традиции веков,
Там быть венецианке Маргаритой.
Ах, Николаевна, я всё отдать готов,
Чтоб только нагота твоя открылась!
Ты так стройна и женственно вольна,
Что сатана торгует душу вроде,
Но ангелом явлается жена
И под руку в гостинницу уводит.
*Карнавал длится не один день, но последний его день - это... не для женатых, путешествующих с супругой (прим. автора).
**Похоронены на венецианском кладбище Сан-Микеле (прим. автора).
2014
Венеция
Ты опускаешься - как будто в люк-провал,
Адриатически ты скоро станешь рифом,
Переведя тысячелетний карнавал
На дно лагуны, где морские рыбы
С неброской чешуёй устроят маскарад -
Вуалехвостом принарядится мурена,
Скромняга скумбрия и косяки дорад*
Перерядятся в бабочек**. А сцена
Наполнится медуз ленивым антраша,
И потеряет смысл прекрасный Мостик Вздохов.
Печальный гондольер, что предпочтёт дышать,
Пойдёт рыбачить, одеваясь плохо.
И голубиный "кекс" не ляжет на карниз,
И вряд ли кто нырнёт к мощам святого Марка,
Ватерклозетный дух пойдёт не вверх, а вниз,
И вскоре ты очистишься от шлаков.
А из всего жилья, что пощадит вода -
Лишь кладбища дома, где спят венецианцы
Да наш поэт-еврей, что русским был всегда
И скверно говорил по-итальянски.
*Мурена, скумбрия, дорада ( или орада) - виды рыб, обитающих в Адриатическом море (прим. автора).
**Рыба-бабочка - чрезвычайно ярко окрашенная рыба коралловых рифов Красного моря (прим. автора).
2014
Вестминстерское аббатство, Уголок поэтов
Праздным туристом, усталым, но тщание
Не прекращающим всё осмотреть это,
Датами, войнами чтобы отчасти хоть
День оправдать и входные билеты, я
Медленно и ошалело-восторженно
По именам и фамилиям шаркаю -
Тем, что не будят вопроса "А кто это?",
Тех, кто лежит здесь опорными арками
Башни (вполне Вавилонской!) поэзии,
Разноязыкой, но туч достигающей.
Рядом - японка (красивая если бы!)
Их попирает кривыми ногами, а
Рифмы сквозь камень сочатся и множатся,
Дразнят созвучьями душу славянскую,
Вяжут слова неизвестные. Что ж это?
Чудо поэзии ли постоянное?
Смыслы ли это простые и вечные,
Сердцем открытые и искажённые
Речью, но снова текущие речкою -
Древней и вечной, и новорождённою.
Вот и японка становится Буддою.
Как мне знаком этот взгляд, что блаженствует.
Хокку* ли, танка* ли - что-то да сбудется.
Как же красива сейчас эта женщина!
*Традиционные жанры японской поэзии (прим. автора).
2014
Гаваи
Там чайки над волной крылами Тихий стригли
И ластились к его волнистой бороде,
Как маскарадный шмель, цветастые колибри
Цедили допьяна коктейли орхидей.
Там плети чудных лей* и петли ожерелий
Справляли на тот свет вселенскую тоску,
А рыбки под полом стеклянным разжирели
И "Старче, отпусти!" сменили на "ку-ку!"
И взбалтывали мысль улыбчивые девы,
Лишь пальмовым листом прикрытые едва.
Гадаешь дураком "поддето - не поддето?".
Проверить, попросив мне хулу* станцевать?
Здесь клятва похудеть и охмурять их бесом -
И мантра на песке, и стон на входе в клуб.
Буфеты обойдя, живот висит повесой
И смотрит в океан, прищуривая пуп.
Я душу бы продал, чтоб получить Гаваи
(Душа моя в стихах, да кто ж их купит впрок?)
А нужно-то всего - зелёная трава и
Двенадцать пядей вдоль, пять пядей поперёк.
*Гавайские украшения в виде сплетённых цветов (прим. автора).
**Гавайский танец (прим. автора).
2014
Город, который любит моя дочь
Домишки в три окна, но в тридцать этажей,
И двухэтажки есть (на первом - лавка) - "избы".
Подлодки теснота, где каждая сажень
И полки габарит теснее не срослись бы.
Шишом торчит жаре их кондиционер.
Витрины - как театр, а занавес железный
Опустится на ночь, на манекен, на нерв
Ньюйоркского "нуво", чтоб в полночь не полезло
Прохожих потреблять, навязывать себя
Потребностью людей, оскалившись зловеще.
Здесь в моде чёрный цвет, как будто все скорбят,
Что "вещь в себе" теперь уже - "собою в вещи".
Рекламная строка под кадром неба - то
Свободный перевод стиха на арамейском
"Не думай о еде на завтра, на потом,
Заботься о сейчас, как всём, что ты имеешь".
И, кажется, она бежит, а ты стоишь,
Где дорого прожить, но умереть дороже.
Поэтому - живёшь, показывая шиш
И смерти, и жаре с её вонючей кожей.
2015
Золотое правило
На диво все здесь правильно и просто:
Будь строг, но не до оскорбленья строг.
А знаки "STOP" - на каждом перекрестке
Пересеченья мнений и дорог.
Не о деньгах, а об устройстве сада
Здесь спорят всласть, прощаясь на заре.
Понравятся цветы - дадут рассады
И навестят на ваши посмотреть.
Одарят пледом, к вам не приценяясь,
Раз холодно вам и нехорошо.
Размеры электроники, меняясь,
Здесь ничего не делают с душой.
Различны церкви (западного толка),
Но будешь впущен - верь или не верь.
Во всех в Сочельник украшают елку
И рады всем, кто б ни стучался в дверь.
Порой учтивость ставится "в кавычки"
Привычки неучтивость не сказать,
Но лучше уж учтивость как привычка,
Чем искреннее выраженье зла.
В иных местах с отличным слов раскладом
Живется "против" при двуличном "за":
Не посчитай стучащего в дверь гадом -
И сам не будешь гадом заглаза.
2013
Израиль
Израиль.
Израненный словом и злобным, и скользким.
Но антисемитская пена привычна у ртов.
Ей зубы не чистить, а то бы - хоть малая польза.
Нехай.
И лехаим!
Я скатерть из карты - на стол.
Не стёрт.
Всё - враньё, как на завтра погоды прогнозы,
Как доллара смерть, что - вот-вот ("СодержИте в рублях!").
И клином, и колом, а если точнее - занозой
Торчит и мозолит, и, слушая эти ля-ля,
Трунит над собою, поёт свои дивные песни,
И кушает вкусно, кошерно - не "бутер-транзит"*,
И ходит к Стене колебать свои длинные пейсы,
И, ветер поймав, по волне на закате скользит**.
Там Город владеет холмами, дорог перекрёстком,
К единому богу протоптанных с разных сторон.
Там Мёртвое море, в котором топиться непросто -
Я кАкой живой в нём висел в положении "трон".
Я был там и видел глаза их своими глазами -
То были не взоры заложников пятой графы***.
Я всё принимаю в еврействе. Одно обрезанье
Во мне вызывает протест и брезгливое "фи!"
Традиция от гигиены - от пыли и жара.
Но в наше-то время! И мысль возникала у лба
(В кабинке ли душа, застигнув ли у писуара):
"Я всё-таки русский." Ну, что же - такая судьба.
*Даже в редких ресторанах Макдонадса бутерброды - кошерные (прим. автора).
**Кайтсёрфинг, который, как мне показалось, очень популярен на побережье (прим. автора).
***В советских паспортах в пятой графе указывалась национальность (прим. автора).
2014
Кальвадос
Мой градус широты - привычный кальвадос*,
Что в градусах жары (по Цельсию) опасен,
А время - впереди нормандских чистых рос,
Ласкающих язык французским вкусом гласных.
То озера плевок, то речки вялый кнут,
Проплешины болот, где комары - как тигры.
Леса, а в тех лесах лесовики живут,
Но только говорят на языке Шекспира.
Нос "Боинга" - на Nord, в провинцию Квебек,
Где лешим подавай Дюма в оригинале.
А я смотрю на Ost, а значит - человек,
Который заплатил, чтоб пить, а не штурвалить.
Три градуса всего на север от меня,
Где "36.6" - нормальная, а люди
Все любят кальвадос, и значит, мы родня,
Где выпью с шурале - он Пушкина полюбит.
Хлебнём на брудершафт за то, что мир спасёт -
За вкусы, языки, за всю клавиатуру,
Шекспира и Дюма, за Пушкина с Басё,
За тела и души одну температуру.
*43 градуса - географическая широта города Милуоки (шт.Висконсин) и оптимальная крепость напитка кальвадос (прим. автора)
2014
Коньяк
В провинции Коньяк - одноимённый город,
Где древние дома к реке сошлись гурьбой.
На площади, Дюма упоминаньем гордой,
Стоял когда-то я, "как лист перед травой".
В историю нырнув, находчивым голландцем
Я чувствовал себя, который здесь открыл,
Что солнце сохранить легко протуберанцем,
Светящимся года, спасённым от жары.
Тот свет меня манил в Шаранту* лоном веры
В божественность лозы на камне и песке,
И просветлял в воде как вкус новейшей эры
Крещенья в Коньяке, купая в коньяке.
Со всеми сожалел о заморозках в марте
(Я понимал язык и вид на урожай).
Меня несли к такси, прощались, и, в азарте
Поклявшись, что вернусь, я много рук пожал.
Коньяк - не "место, где...", не эликсир забвенья,
А предвкушенье строк (что, может, сохраню),
Когда передо мной - дорога вдохновенья,
И, расседлав себя, я подхожу к коню.
*Река, на которой стоит город Коньяк (прим. автора).
2014
Лондон
История здесь - как густой бульон,
Что с клёцками британских королей
И королев, принцесс и всяких принцев.
Наваристое прошлое. Бекон,
Копчёный в войнах на своей земле
И чёрт-те где, куда забросил принцип
Топить испанцев, кровью руки грея,
Налаживать коммерцию с вином
И специями к пресной местной кухне,
Объединять Георгия с Андреем*
И скрещивать коалу со слоном,
С налогами на право громко пукнуть**,
Иметь окно (налог есть на размер) -
Пример бандитам типа Майкрософта,
И право речь любого содержанья
Без эвфемизмов и иных "манер"
Во фраке, смокинге, во рваной кофте
Произнести в Гайд-парке, угрожая
Парламенту, стране и королю.
И быть повешенным за избиенье пса,
Бродяжничество и порубку леса.
О, Лондон, я тебя уже люблю.
Ты - вечный дождь с туманом в волосах,
Ты - старый недряхлеющий повеса.
А в остальном - такой же, как везде.
Алкаш с овсяной кашей в бороде
Попросит утром двадцать девять пенсов.
В глаза не глядя, но вполне степенно
Небритый бомж благословит в кредит.
Его собака вам в глаза глядит
И чешется, как все собаки в мире.
А дождь - как дождь. Зонты никак не шире
Парижских и мадридских. Женских ног
Красивых мало (скрыты в брюках), но
Такие вдруг пройдут и растревожат,
Что глаз поднять к причёске невозможно.
Короче, жизнь - как жизнь, а мир - как мир,
Что описал и Байрон, и Шекспир,
И за который Нельсон правый глаз
Отдал, а левым пялится на вас,
Наверно, о потере сожалея,
Поскольку всё становится левее.
*Британский флаг - это наложение андреевского и георгиевского флагов (прим. автора).
**Британские колониальные налоги отличались как особенно грабительские (прим. автора).
2014
Майами
Ураганы учили деревья цепляться. Они,
Словно зубы, прочны, их не вырвать декабрьским циклоном.
И гармошкой стволы - как штанины, что сморщились вниз,
Беспиджачного Джона.
Под витриной спиртовым дыханием греет бетон
Этот Джон отдыхающий, жизни дизайнер скандальный.
На витрине - пиджак от дизайнера кожи (Виттон?),
Словно бомж, уникальный.
Только ценника нет. Он бесценен, и я обогну
Недоступность товара, как личности Джона бесценной.
У меня и бездомного Джона, доступного сну,
Много общего, в целом.
Я доступен для пляжного сна, где есть будка "ТАТТОО",
Но ни Джону, ни мне украшение ляшек не надо.
Это тем молодым, голова у которых "ту-ту!" -
Курво-лярвным наядам.
Ах, как хочется продемонстрировать стиль "баттерфляй",
Но ссылаюсь себе самому на штормленье природы.
А нахальная чайка следит, желваком жевеля,
За моим бутербродом.
2014
Неожиданный экспромт
По Лондону, Луне или Венере
Мне никогда не проложить маршрут,
Поэтому свидетельству поверю...
(Хотя слыхала - очевидцы врут).
“Slide”.
Я был на упомянутых планетах,
На каждой я дышал с большим трудом.
Я там синел или шкворчал омлетом,
А где-то зяб и мок посреди лета,
И Гамлетом вышагивал в дурдом.
Но, выбирая странные маршруты
Вдали от устоявшихся орбит,
Свидетелем, немного долбанутым,
Искал и пил прекрасные минуты,
Что мне дарил аутентичный быт.
Над кратером Уимблдона корта
Я зависал, окстясь, как луноход,
А в красных телефонных будках, чёртом
Влекомый, я взахлёб читал о шортах,
Что через голову снимаются легко
И прочат венерических ладшафтов
Холмы и впадины, что дарит телефон.
И я звонил. И погружался в шахты,
Где матерщина начиналась с "Ах, ты...",
За именем не следовало "фон".
Не верь туристу, отвергай корыто
Путеводителей, что точностью грешат.
Я видел то, что не для глаз открыто,
Не то, что на проспектах да открытках,
А то, что видят сердце и душа.
2013
Огонь фламенко
Я не пойму, чем ты приковываешь глаз,
Я точно знаю, что сейчас в моих зрачках
Вся эта пляска - юбок белизна
Вздымает полы красных юбок. Ах,
Фламенко ты.
Неравномерный ритм,
И как строкой, оставленной без рифм,
Ты завораживаешь, и понять нельзя,
Что будет дальше. Извиваясь и скользя,
Огонь прикован к месту очага.
Поманит обнажённая нога,
Кинжалом - взгляд.
Теперь опять спиной
Ты повернёшься говорить со мной,
Как медленная птица, а твои крыла
Лишь опираются на ветер, и дотла
Его сжигают. Дальше! Снова вниз,
К земле, где я дыханием одним
Питать готов
Твой танец и мотив.
Фламенко ты.
2013
Одесса
Одесса. Или город Черноморск.
Я помню твои долгие ступени -
Как клавиши. Дворы твоих домов
Органами полифонию пели.
Знамёна простынь, лифчиков, кальсон
Вздувались и расцвечивали реи,
Каштаны, как меноры, под балкон
Носили свечи, что потом, старея,
Нам ёжиков рождали, а они,
Нутро своё разверзнув на асфальте,
Снарядами, презрением одним
Летели в Фиму, шо играл на альте
До вечера, чтобы начать с утра
Скрипучую до отвращенья гамму.
Он так хотел бы в коцо* поиграть,
Но был всегда под наблюденьем мамы.
Полмира он объездил (или весь),
Уже не помнит мамины котлеты,
Но, забываясь, говорит "их есть...",
Упоминая Шуберта квартеты.
На анекдоты старые плюя,
С вокзала прямо я пришёл к Арману**.
И вскинул руки: "Здравствуй, вот и я!" -
С восторгом, но уже без чемодана.
*Игра моего детства, в которой с некоторого расстояния плоской круглой битой (обычно из свинца)
нужно было попасть в монеты, сложенные столбиком (прим. автора).
**Памятник Армана Эмманюэля София-Септимани дю Плесси Ришелье (прим. автора).
2013
Париж
Работящая баржа утюжит
То, что Сеной лежит на доске,
Но поверхность не глаже, а хуже,
И волнуется вдоль по реке.
И волнится, как аккордеона
Тот мотив, что знаком и любим.
Шансонье с его шляпой - икона.
А монеты - свеча моя им.
Под навесами у букинистов
Помидорами прошлых эпох
Или фруктами прожитых истин
В переплёте тугом лепестков -
Беспорядочность вялых букетов.
Мой французский приемлем почти.
Я приехал не праздным поэтом -
Я приехал Превера* почтить.
И его, и Пиаф, и живущих,
Или тех, кто здесь жить не могли,
Но читавших, желавших так жгуче
Тротуары топтать Риволи**.
Я здесь жил, безусловно, веками -
Так знакомо мне это вино.
Я приехал почтить свою память,
Что по книгам сложилась давно.
*Жак Превер - французский поэт и кинодраматург (прим. автора).
** Улица, идущая вдоль Сены (прим. автора).
2014
Пляжная сказка
Был пляж как пляж, где - пляжный волейбол,
Лежак, вода, жара, песок и отпуск,
Где все, тюленями меняя бок,
Безделья с ленью не стыдятся вовсе.
А европейских женщин нагота
Порой встряхнёт при моложавом теле,
Но чаще - эстетически не та,
Которую показывает телик.
Но - ах! Приходит час и редкий миг,
Когда жене понадобится срочно,
Чтоб муж смотрел туда, где за детьми
Присматривать пора (сейчас и - очень!).
А мимо - и красива, и стройна,
И молода, но мимо, мимо, мимо -
Волшебница! И знает, что она
В прекрасной наготе неотразима.
Кто мог ещё, тот втягивал живот
И напрягал грудные мышцы, бицепс,
Всё, что могло напрячься у него,
Топорщилось горбом мужских амбиций.
И каждый, кто без тёмных был очков,
Их надевал, чтоб направленье риска
Жена не угадала бы легко,
Где не соперница - бракоубийца.
И каждый представлял, что он её,
Как океан, облизывает лаской,
И что-то очень медленно поёт,
Волнуясь, пенясь без трусов и маски.
И я там был, и по усам текли,
Не солоня мне рот, скупые слёзы,
И пиво пил - не то, что Жигули
Назвали пивом гордо и серьёзно.
Был пляж как пляж, не сильная волна,
Европа, раскалённая до полдня,
К воде полунагой моя жена
Шла так недавно (год я не запомнил).
2014
Преддверие корриды*
Быки бегут. Им кажется, свобода -
За поворотом где-то, а надежда
Кнутом их гонит п0д ноги народа
В национальной праздничной одежде,
Что на балконах очень узких улиц
Стоит и чтит традицию обмана.
Такие же лжецы, в домах, как в ульях,
Следят за этим, сидя у экрана.
Быки не знают, что последним стойлом
И ложь, и бег сегодня завершатся.
Они сильны, им кажется, настолько,
Что могут избежать уже несчастья.
Но завтра - бой с ничтожным шансом выжить.
Животным это не известно тоже.
А те, кто будет на трибунах (выше)
И в креслах (ниже) королевской ложи,
Встречая смерть чужую, отвлекутся
От собственной, что вечно у порога
С мулетой, шпагой - да такой искусной,
Что амулеты отвести не смогут.
И жизнь, как бык, в руках судьбы-тореро.
Эфес меж рёбер сердцем чуть колышим.
Замрёт - сердца живых пронзает нервом:
"Ещё мы, кабальерос, бьёмся, дышим!"
То - завтра. А сегодня, словно воды
Реки и смертной, и смертельной, гулкой,
Бегут быки. Они почти свободны
В пределах жизни узких переулков.
*Corrida происходит от слова correr, основное значение которого "бежать". В иных значениях, например, correr una suerte - его можно перевести как "претерпеть какую-либо судьбу" (прим. автора).
2013
Сказки дядюшки Сэма
Свобода
От королей и папской суеты
Под парусами, заплатив налоги,
Под соусом душевной чистоты
В общении друг с другом или с богом,
Ещё не зная, что Земля не блин,
Но сознавая плюсы все окраин,
На островке окраинной Земли
Свой Плимут и построил пуританин,
Что начинался с дюжины домов.
Энергия желания свободы -
Паров воды неистовая мощь,
Что производит чистую работу.
Но расширяясь по материку
И просто подчиняясь энтропии,
Свелась свобода в перегонный куб,
И порно-клуб и кошельки тугие,
В свободу их пустоты набивать,
Бидоны виски заливать в индейцев,
В свободу, убивая, торговать,
Производить товар и фарисейство.
Но та - первичная ещё жива,
Пережила войну и пуританство.
И где-то в сердце или в головах
Все остаётся значимой константой.
Чёрное и белое
Чёрное, белое - клетки кварталов.
Белым фигурам - по диагонали.
Так безопасней. Убьют и оставят
В клеточке чёрной. Ищи их - каналий.
Это и доски Чикаго с Нью-Йорком,
Это и игры в "плавильный котёл" тот.
Белое - словно мулета для чёрта.
Он - огнестрельный, и в зависти тёмный.
Чёрный отёл - лет с пятнадцати, в школе.
Плата за роды налогами белых.
Ненависть в вену наркотиком вколят
Мамы без пап, институтов и дела.
Плата за рабовладения цисту.
Чёрное, белое - клетки кварталов.
Я был советским и не был расистом.
Слава Америке, нынче я стал им.
Американская улыбка
Эффект улыбок - покорение клиента.
Его лояльность - побеждённый конкурент.
Неискренних, порою вымученных кем-то,
Или усталых - на продажу, на обмен.
Но сам попробуй улыбнуться, если в скорби -
Душа, как биржа, встрепенётся к синеве.
Верёвочки те (притороченные обе
К губам незримо) ставки тащат вверх.
Американская прекрасная привычка.
Но клерку в банке и торговцу у лотка
На "Как дела?" (приветливо и безразлично)
"Пошёл ты, парень!" всё срывается пока.
Демократия
Голос мой, сердцем исторгнутый, памятью
Лет, пережитых в отсутствие выбора,
Выбора дома (кирпичный ли, каменный),
Жлобства железобетонного выкрика,
Тех бюллетеней краплёных, "створоженных"
До опускания в урны, на задницы
Сильно похожие в принципе, с прорезью
"Для идиотов", поверивших в разницу
Между "пайком" и "набором", где гречкою
Хлеба пол-фунта ржаного представлено,
Отзвуком времени противоречия
Гордой победы с наследием Сталина,
Эхом безвременья в тине застойности,
Строек, скорее похожих на кладбища,
Кладбищ - колхозных полей и удойности
Лжи, регулярной, как пенсии бабушек.
Голос мой, не потеряй же, Америка.
Можешь вальсировать вместе с Обамою.
Право на голос, на крик, на неверие
Если отнимешь, то вырву зубами я.
Американские зарисовки
5.1
Всех обстоятельств множество на деле,
Однако образ действия причин
Важнее прочих - места или цели,
Уступки ("не смотря на дурачин").
Обстали. Караулом не устали -
По чётным и нечётным до поры,
Пока ты обстоятельством печали
Не станешь и не выйдешь из игры.
5.2
Не хочется терять, когда имеешь
Имение и имя (очень!), но
Здоровьем обладание важнее
Владения, допустим, казино.
Страховка - как подушка вместо плахи,
И страшно путерять её в пути.
Страховка - чтоб избавиться от страха
И с нею новый страх приобрести.
5.3
У денег привкус бездуховных сумм, а,
Как фунт, они лишь мера веса. Мне
Их нужно много, чтоб о них не думать,
Другим - чтоб много думать, что иметь.
Есть крайности с попранием приличий.
А в чём их нет у нас? Когда и где?
И я к деньгам привязан, как к привычке -
К одной, но дорогой сигаре в день.
5.4
Расизма нет. Точнее - нет у белых.
Как на фашизме - приговор, печать.
У чёрных он в крови на самом деле,
А белые хотят не замечать.
Работорговля - и упрёк вчерашний,
И право быть чумою на пиру.
И в Миссисипи* чёрные мамаши
Всё мечут свою чёрную икру.
5.5
Напор китайской кухни восхищает,
Печаля. Может, русской - не пора?
Хотелось бы побаловаться щами,
Но иммигрируют пока не повара.
Индусов - море, но без их бенгали.
Поляков - тьма, но "жид" не прижилось.
Привносят сор мышления детали,
Их языка сметает помело.
5.6
Число конфессий христиан несметно,
Хоть бог один и правою рукой
Все крестятся, но был ли бог брюнетом
Или блондином - спорят. А на кой?
Апостолов, тем богом вдохновлённых,
Порой дискриминируют в раю -
Как тех "святых", чьи лики на "зелёных",
Согласно номиналу признают.
*Здесь - штат, а не река (прим. автора).
Америка
Мужскому полу силу придаёт
Продуктом прерий вырезка бизона -
И уминают джонсоны её.
Скептичны в этом смысле либерзоны.
Хосе едят из овощей огонь,
Текилу дуют, молятся Марии,
А гансы (им текила - что гармонь
Попу) пьют пиво, что себе сварили.
На пиццы многострунном колесе
Общение вращается в столицах.
К Джованни (Джону) ходит Алексей
(Он Алекс здесь) той пиццей причаститься.
А Чингачгук, владелец казино,
Не помнит зла и томагавком зримо
"Капусту" жнёт, снимается в кино,
В душе благословляя полигримов.
Кто не был здесь, кто здесь меды не пил,
Тот ходит до сих пор в пределах дуба
И сказки произносит на цепи,
Топорщит шерсть и матерится грубо.
Мой городок
Порой мой грод поминают с "при-",
Обидев тысяч тридцать-тридцать три
(Супругу мэра это бесит просто),
А полицейский за езду на STOP
По максимуму оштрафует, чтоб
Запомнилась пустынность перекрёстков.
Мой городок - тенистый тихий Брукфилд.
В садах владельцы собирают фрукты
И продают, сигарой шевеля.
Ещё - цветы. Куда их столько денешь?
Общение и торг дороже денег.
Под вечер их подарят под "ля-ля".
Здесь много маленьких погостов, но
Не связанных конфессией одной,
И протестант в гробу не протестует,
Когда вблизи - католика очаг,
К тому он не приходит по ночам,
Пугая опрокинувшимся стулом.
Погоды подчиняются прогнозам.
И летом жарко, а зимой - морозы.
Открытки - от руки на Рождество.
А псы друг другу пишут много чаще
Под столбиками, где почтовый ящик
Не заперт, не скрывая ничего.
Из развлечений здесь бейсбол и бог.
Из преступлений - выплаченный долг,
Что есть подрыв основ американских.
Домашний квадро-стерео-театр
Разносит песни пресли и синатр
(Пока без перевода на испанский).
Размеры жизни, стоимость таблеток,
Расходы на сигары, то и это
Привычно наперёд предусмотреть.
Тех, кто ошибся, дети не оставят.
Их делают, не прикрывая ставен
(В окно соседа всматриватся - грех).
На берегах
На берегах вполне реалистичных,
Где реки не текут из молока,
А на "радары" попадает личность
Когда заплатит цент без кошелька*,
На берегах (историю которых
Вполне возможно выучить за час),
Не знавших ни Наполеона шпоры,
Ни Саши Македонского меча,
На берегах свободы и надежды
Догробна жизнь с долгами на потом,
И гостя узнают не по одежде,
А по часам, прононсу и авто.
На берегах, где звёзд - уже до боли,
И "где звезда с звездою говорит" (с),
Где в MLB* миллионеров больше,
Чем видели Манхэттенские стрит.
На берегах двух братьев-океанов,
Что ураганы шлют на берега,
Услужливый с услуженным на равных,
А служащий - душою не слуга.
Те берега - давальня ли, давильня ль,
Но, выдавив по капельке раба,
Не позволяют забывать на вилле
Приют, что приютил на берегах.
*По кредитной карточке (прим. автора).
**Major League Baseboll - основная бейсбольная лига Северной Америки (прим. автора).
2014-2015
Толедский музей инквизиции
Повсюду из мечей - павлиний веер
(Теперь туристов больше, чем дворянства).
Двуручный я купил бы, не робея,
Но как его везти через пространства?
А улочки узки, как прорезь шлема,
И конный рыцарь полчище удержит,
Но стрелы арбалетные - проблема.
Зато с балкончиков герою - нежность.
Здесь довели почти до совершенства
Искусство получать на всё ответы
(Умение спросить мужчин и женщин,
На "Кресло иудеево" надетых).
"Железной девы" колкие объятья
Навстречу выжидательно раскрыты.
Восплачем, провожая души, братья,
Тела которым вскрыли, как нарывы.
Врагов народа жги, доминиканец!
Католицизм - послений "изм" что ли?
Ни дел заплечных не унять веками,
Ни божьей справедливости, ни боли.
Они висят в картинных галереях,
По пять столетий мучаясь на дыбе -
Богатые католики евреи,
Кто пойман с фаршированою рыбой.
Я сам в какой-то мере тоже выкрест,
Уверовавший в звёздно-полосатость,
Но библий "от Ульянова" не вывез,
Чтоб прятать под матрасом воровато.
И если буду копьями исколот,
В макдональдской ночи на дыбе воя,
То буду проклинать и серп, и молот,
Которых не бывает без конвоев.
2014
Трусы Медичи
Во флорентийском Палаццо Питти эспонируются предметы обихода, которыми пользовались члены семьи Медичи. Это и подсвечники, и распятия, и посуда, и одежда. Один из таких экспонатов сразу завладел мою. Рядом с ним под стеклом на пояснительной табличке было всего два слова "Трусы Медичи". Ни даты, ни имени владельца. Удержать моё воображение было невозможно.
История полна и зла, и анекдотов:
Убийства, адюльтер - пустяк в её часах,
Что перемелят всё - измены, гугенотов,
Бездетность королев (что царствуют в трусах!).
И редко кто - без них, хоть это и бывало.
А эти под стеклом - спускались вниз от сись
Марии*, может быть, каким-то кардиналом,
Возможно, Ришелье (Арманом дю Плесси).
И вероятно то, что в них Екатерина**
Варфоломея ночь (вот в этих, из парчи!)
Назначила. Потом спускала их невинно,
Когда один Мишель*** ей женское лечил.
Я с той поры иной - не так неряшлив, словно
Изнашивать бельё морально тяжело.
Не отпускает мысль - а вдруг "Трусы Козлова"
Историка рука положит под стекло!
*Мария Медичи (1575-1642) (прим. автора).
**Екатерина Медичи (1519-1589) (прим. автора).
***Мишель Нострадамус, исцеливший Екатерину Медичи от бесплодия (прим. автора).
2014
Туман над Сеной
Туман -
Глазам густой дурман,
Творение природного кальяна,
Где булькает гортанность "эр" как звука,
А в лёгкие вливается сметана,
Всё в мире спеленав и убаюкав.
Рука
В тумане - словно в облаках.
Плевок в сметане оставляет дырку
И падает уже в ином пространстве,
Откуда - только звуки, запах сыра,
Потусторонность, память иллюстраций -
Париж
В тумане есть, держу пари,
Но видимости - ноль дневною "ночью",
Невидимость - под сто. Моста горбатость
Исправится могилой, и воочью -
Верблюд в песчаной бурей бесноватой.
Клошар
Исчез с окурками сигар.
К нему здесь обращаютса с "месьё", но
Не потому, что запахом "Короны"
Перебивает запах свой у Сены,
А просто потому, что добр и скромен.
Река
Бесплатна баржам-башмакам.
Там буквой "ха" - сиденья раскладные
Для ожидания в тумане клёва,
А он - на то же букву в выходные
И в будние. Здесь говорят "maleur! o!"*
Лотки
У букинистов на замки
Закрыты - никакой уже торговли.
Туристы разбрелись по магазинам,
Когда мансард не различить на кровлях,
Дюма-отца и драматурга-сына.
*(фр.) Вот беда! Чёрт возьми! (прим. автора).
2015
У Стены Плача
Я стою у Стены, моя тень неподвижна на ней.
Она молча сползёт и привяжется снова к ногам
Или солнце зайдёт, если плакаться долго Стене.
Но я раньше уйду, не привязанный тенью к богам.
Если нужно свой плач папиросой свернуть и камням
Вставить в рот, чтоб рассвет без затяжки - к окуркам его,
Если нужно просить только здесь - среди жаркого дня,
Значит, лучше совсем ни о чём не просить никого.
Если боги хотят, если могут услышать мой плач,
И без слов разберут - для молчанья не нужен иврит,
Я на гору взойду, где для тени - ни стен, ни угла,
Где, не в силах сказать, я, наверно, заплачу навзрыд.
Папиросой потом свою просьбу с молитвой сверну,
Послюнив её край, и хорошим набью табаком.
А окурок швырну, чтоб попал он в любую страну,
Где молитвы и сор поутру убирают совком.
Если, крик мой узнав, не закажут молитву в словах,
Не попросят явить свою чёрную шляпу стене,
А поймут, что пора им давно засучить рукава,
Я поверю в богов. Лишь бы боги поверили мне.
2014
Чикаго
Как всплески спектрального шума.
Как будто
Чулки на верёвке, что кверху мысками -
Как доски забора в морозное утро.
Как трубы завода, как трубы органа.
Полоски зеркал, отражающих небо
И яхты, и баржи в порту Мичигана -
Зеркальная комната, комната смеха,
И комната ужасов при балагане.
Толпа небоскрёбов и толпы прохожих,
Проезжих, продрогших рабов саксофона.
Вагоны метро ни на что не похожи:
Не черви в тоннелях , а в небе драконы.
Здесь жизнь беспечальна и жизнь беспросветна,
Здесь пахнет котлетами, пахнет деньгами,
Здесь делают деньги и лепят котлеты,
Потом продают то и это.
А с вами
Здесь будут добры и улыбчивы через
Прицел на капоте своих "Мерседесов".
Здесь глаз азиатов весёлые щели,
Тюрбаны шиитов, хиджабы и пейсы.
Язык здесь английский, но очень условно -
Наречья, акценты и говор не местный.
Чикаго не страшен урок Вавилона -
Ведь смесь не накажешь
смешением
смеси.
2013