I
Так было. Да, мне кажется, так было...
Две с лишним тыщи лет тому назад.
Как время формы все переменило!
Чего нельзя о сущностях сказать.
Ретроспектива подтверждает ценность
Того, что говорил Экклесиаст.
Дома ушли за городские стены,
Увы, ничто не изменяя в нас.
Все те же люди. Как объект сатиры -
Все те же недостатки и грехи.
То, что почти решен вопрос квартирный,
Нас не улучшило, увы. И чепухи
Hаписано так много о прогрессе,
О "новом человеке", о его
Стремленьи к совершенству! (Большинство
В вопросе этом доверяет прессе).
Ho мы нисколько ни честней, ни лучше,
И наши руки до сих пор в крови.
Мы можем атомные ядра плющить,
Что вовсе не прибавило любви.
Другую щеку дать под оскорбленье,
Не осуждать, суд начинать с себя,
На жен чужих смотреть без вожделенья,
Платить добром, врагов своих любя,
Мы не способны. Путь к спасенью значит
Тупик для нас, по правде говоря.
Ты думал этот мир переиначить
Своею смертью? Значит, умер зря.
II
Он молод был и статен. И на Пасху
Пришел из Раматана в Вифлеем
Родных проведать, выпить кое с кем
Да поискать случайной женской ласки.
Мария мужа не ждала. Не часто
Он вести о себе передавал.
Он плотничал один, преуспевал
На севере, в Тайре. Она случайно
Столкнулась с человеком незнакомым,
Когда несла полу-талант муки.
Такая ноша для мужчин весома
И не для женской создана руки.
Он ей помог. И в дом вошел, приветлив.
Уснули дети. Сник лампады свет.
Она легла с ним. После, на рассвете,
Они простились. Вот и весь секрет.
III
Вернулся муж. Усталый, но с деньгами.
A их вполне хватило для того,
Чтоб, наконец, разделаться с долгами
И подновить поблекший status quo.
Их не коснулось бедности уродство.
И есть мужчина в доме, наконец.
Есть дом, за ним - полоска огорода,
Немного птицы, несколько овец.
Забот по дому - дня-деньского мало.
Губа закушена. Уже все меньше сил.
Пока могла, беременность скрывала.
Потом открылась. Муж ее избил.
Хотел убить совсем. И по Закону
Вполне оправдан был бы, но потом
Задумался да и о детях вспомнил -
И просто отхлестал ее кнутом.
Убить Марию не нашел резона.
Не то чтобы любил, но к ней привык.
Три детских рта... Вокруг - до горизонта
Нет ни одной порядочной вдовы.
И все осталось так, как было прежде.
Она старалась на людях не быть,
И тех времен просторные одежды
Работали кулисами судьбы.
IV
Была уже зима. И ты c напором
Дал знать, что появляться самый срок.
Мария между схватками проворно
Все нужное собрала в узелок.
Холодный дом не грел огонь очажный,
Когда на нем не стряпали еду.
Она пошла рожать тебя в овчарню -
Там и теплее, и не на виду.
Солома покрывала пол из глины.
Мария родила тебя легко,
И перетерла трубку пуповины,
Мaкая в уксус глиняным скребком.
Нутро болело, и она стонала,
Но, повинуясь долгу одному,
Отерла влажной тканью, спеленала,
И улыбнулась крику твоему.
***
В рулетку жизни вброшена душа.
Pождение - азартная затея:
Ты - шарик. И теперь имеешь шанс
В диване лунку создавать, толстея,
Или, продолжив вялые скачки,
Нырнуть разочарованно с балкона,
Или, лысея и надев очки,
Закончить бег профессором Сорбонны.
Где и когда родишься на Земле -
Судьба твоя. Но как умрешь - твой выбор:
В признании, в безвестии, в петле.
(Крупье, мой друг, ты исключенья видел?)
У сына шансонье есть шанс всегда
Аккордeон отца иметь в наследство.
Он выбрал петь - и плачут города,
Но замолчит - и безразлично сердцу.
А тот, кто был случайностью рожден
В пыли овчарни домика из глины,
Кто выбрал крест, а не аккордеон,
Воскреснет - нет, но в сердце не погибнет.
V
Где та вода, что в таинстве крещенья
Омыла твое тело и чело?
В чернилах служит? Или для растений
Готовит сок? Как много истекло!
Она ли источила правды камни
В кругляшки эвфемизмов или лжи,
Значенья слов капустными листами
Окутала, чем усложнила жизнь?
Без ссылок, оговорок и контекста
Непросто прежний смысл восстановить.
И нужно уточнять: "Я - не о сексе",
Сказав: "Душе так хочется любви..."
А тoт, кто, помолясь тебе, ложится,
А утром для молитв тебе встает,
Кто ждет тебя, считая смыслом жизни
Повторный твой предсказанный приход,
Тебя не примет, нe поняв ни слова,
Потребует фамилию Отца,
Прописки штампик или основного -
Печатью утверждённого лица.
VI
Что бы случилось, если бы Мария
Тебя тогда и там не родила?
Чем стал бы мир, не знающий Мессии,
Старозаветный в мыслях и делах?
Рим бы не рухнул или рухнул позже?
Короче стали б средние века?
Не жгли бы "ведьм" и не сдирали б кожу
С еще живого лже-еретика?
Скончался бы от старости Джордано?
С восторгом был бы принят Галилей?
И был бы найден изотоп урана
С ядром, что распадается быстрей?
Словами не улучшишь человека.
История - не результат идей.
Они не изменяют век от века
Материальной сущности людей -
Их эгоизм, потребность сохраниться
Сперва в себе, а после - в сыновьях,
Зерно посеять и вернуть сторицей,
А не бродить по кладбищу жнивья.
Ты не придумал нового устройства,
Чтобы мололи лучше жеpнова.
Твой вклад - филологического свойства:
Слова, слова, слова, слова, слова.
Есть истины, доказанные нами
Цепочкой благотворных перемен.
Нет истин, что доказаны словами
Всего лишь. Да и крест - не аргумент.
Не будь тебя - другой своим геройством
Спасал бы нас и искупал грехи.
И мой компьютер, тот же по устройству,
Писал бы те же дерзкие стихи...
VII
Царь Ирод был порядочной скотиной.
Казнил жену, не тратясь на развод,
Но, в то же время, в Иерyсалиме
Бесплатно проложил водопровод.
Довольно много горя людям выпек,
Вращая войн и боен жернова,
Но в засуху скупал зерно в Египте
И неимущим даром раздавал.
Казнил детей, вменяя им измену,
Но Соломона Храм восстановил.
(Его руины - Западную Стену
Лобзает нынче Иерусалим).
В Эдеме он имел дворец богатый
(О дачах я уже не говорю),
Врагов в Синоде и друзей в Сенате -
Все, что иметь положено царю.
Когда однажды, закусив немного,
Он отдыхал от xалы и айвы,
(И маялся отрыжкой да изжогой)
К нему пришли волшебники-волхвы:
- Когда сложить предвестия пророков
С сегодняшней звездой на небесах,
Все сходится! A, значит, на востоке
Израилю рожден грядущий царь!
Известье о записянном монархе
Не било актуальностью в висок.
Я склонен думать, он послал их на хер,
А вовсе не в разведку на восток.
Он мог казнить по ложному доносу
Или когда под хвост пойдет вожжа.
А сказки клоунов... Он кушал абрикосы
И мучиться изжoгой продолжал.
VIII
Плешивость можно скрыть под полотенцем,
Свернув его на темени чалмой.
Но плач ребенка, паче крик младенца
Не утаить под тонкой абаей.
А ты кричал. Обычно, без причины,
Hапоминая просто о себе.
И дом из камня с красноватой глиной
С утра звенел прелюдией к беде.
Соседи поздравляли с новым чадом,
Но, загибая пальцы на руках,
Отсчитывали месяцы к зачатью
И прятали усмешку на губах.
Базарный день - и город полон слухом
(Базар - эмбриональный Интернет),
При этом вариант Святого Духа
Не обсуждался, думается мне.
Закон о браке у евреев строг был.
Порой жесток, но было так всегда.
И складывали камни у порога,
В преддверьe справедливого суда.
IX
Бежать! Собрались с вечера, а ночью,
Взяв только воду и сухой еды,
Ушли на юг песками - так короче.
Песок под ветром не хранил следы.
В Египет! Там сертификат не нужен.
Сойдет за правду маленькая ложь,
Уж если спросят, почему на мужа
Один ребенок явно не похож.
И там найдется дело для мужчины,
Который дома плотничал всегда.
Там вечно строят храмы и плотины,
Аркады и таверны в городах.
X
Египет житницей на Рим батрачил,
Дабы живот у римлянина рос
И палец мог торчать, чтоб однозначно
Решать за вас шекспировский вопрос.
Земля плодоносила, и надежду
Оправдывал колючий колосок.
Вся жизнь в Египте - Нил да побережье,
Шаг в сторону - песок, песок, песок.
Семья Марии и не знала бедствий
И не плела оседлости уют.
Подолгу на одном и том же месте
Они не жили, двигаясь на юг.
Работа находилась, как обычно.
Муж плотничал и даже сеял-жал,
Но было все чужим и непривычным,
А календарь - так просто раздражал.
К примеру, соблюдение cубботы
Влекло цепочку матерьяльных жертв.
(В cубботу для еврея на работу,
Как русскому - серпом по "фаберже").
Годa текли. Текли, как воды Нила.
Приелась некошерная еда,
Количество богов с ума сводило.
Домой хотелось, больше - никуда.
Решение кипело и сварилось,
И подвело к невидимой черте.
Иосиф, наконец, сказал: "Мария,
Час возвращаться. Собирай детей".
ХI
Ты мал был и не помнишь перемены.
Твой мир был узок, прост и невысок:
Пол земляной да глиняные стены,
Ревень за ними, камни и песок.
Когда в песке пошевелить руками -
Щекотно между пальцами руки.
Игрушками тебе служили камни,
Кусочки дерева, сосудов черепки.
Разлапистые пальмы и руины,
Кристаллы пирамид и города,
Верблюжье молоко и бедуины -
Все это позабылось навсегда.
В дороге дул в лицо колючий ветер,
Роняющий песчинки в колее.
Песка нашлось полно и в Назарете,
Куда пришли, минуя Вифлеем.
Там вас никто не знал. И среди многих,
Пришедших кто откуда, и, осев,
Cлепивших себе домик у дороги,
Вы начинали жизнь свою, как все.
ХII
Три старших брата, всех с тобой - четыре.
И ты еще не начал понимать,
Но чувствовал уже, что в этом мире
Увы, тебя любила только мать.
Кто братьями считался образцом и
Был строгим, но заботливым отцом,
Не откликался, если это слово
Произносил ты, и темнел лицом.
Хоть старшим братьям не была понятна
Таких взаимоотношений суть,
Но младшего травить было приятно,
К тому же это нравилось отцу.
Мать, как могла, от старших защищала,
Избитое лицо прижав к груди.
Ты был изгоем. Тихим и печальным,
И из дому надолго уходил.
Она тебя встречала у порога,
Всегда полна любви и доброты.
И позже, говоря другим о боге,
Ты матери описывал черты.
ХIII
Ты уходил надолго из-под крыши,
Что не ютила, как семейный кров.
Дыша порой, как загнанные дышат,
Разбитых губ отплевывая кровь.
Бродил в округе за овечьим стадом,
Ходил к ручью, где для босой ноги
Целительна журчащая прохлада.
И постепенно расширял круги.
***
В словесности (изящной и не очень)
У "одиночества" - страдальческая тень.
К примеру: вариант с бессонной ночью.
Или: ни с кем не разделенный день.
А я, устав от горнов и гортаней,
Жду эту ночь, ищу безлюдья дня,
Чтоб этот час, не причинив страданья,
Упрятал в сингулярности меня.
Тогда, всемирной силе тяготенья
Отдавшись и затылком, и спиной,
Я стану единицей исчисленья,
Которое и завершится мной.
Лежа на склоне, теплом и пологом,
Ресницы смежив, чтоб ослабить свет,
Я буду задавать вопросы богу,
И, если верю, ожидать ответ.
А если отвергаю высший разум,
То волен своего измерить дно.
Увидеть то, что не заметно глазу,
Услышать то, что уху не дано.
Но разговор с самим собою страшен
Признаньем страха, глупости, вины.
И хочется назад - в людскую кашу,
Где совесть или бог оглушены...
XIV
Ты расширял круги, таская гнет свой.
И, возвращаясь всякий раз домой,
Ты знал, что круг какой-то не сомкнется:
Тропой от дома ляжет непрямой.
Ты повзрослел. Стал сильным и упрямым.
Не дотерпев однажды до утра,
Ты, на колени встав, промолвил: "Мама,
Благослови, родная. Мне пора".
Она тебе собрала на дорогу.
Когда заря желтила небосклон,
Вы попросили встретиться у бога
(Пока - друг с другом, а не всем втроем).
Ещё спал дом. Огня не зажигали.
Никто не видел материнских слез.
Глаза ее не справились с печалью -
И много на дорогу пролилось.
ХV
Куда идти - вопрос совсем не праздный:
Смерть ждет вдали от хоженых дорог.
И нужно очень целесообразно
Переступить родительский порог.
Горластые торговцы на базаре,
Ведя в столицу вьючный караван,
Тебе немало див порассказали
И сказочных чудес восточных стран:
Там есть животные намного выше дома,
И вместо носа - гибкая рука.
В других местах - все узкоглазы, словно
Прищурились. Там Желтая pека
Течет, мужчины носят косы.
Едят кузнечиков, и строят из травы,
Что, за день удесятеряясь в росте,
Крепка, как дерево, но только без листвы.
Ты слушал, завороженный как будто.
Дойти-то можно, чтобы посмотреть,
Но очень редок караван попутный.
Да и зайдет ли на день в Назарет?
Нет, лучше - Запад! Кораблем до Кипра,
А там и Греция (как люди говорят)
И Метрополия, и Рим - столица мира.
Прощай, провинция! Прощай, протекторат!
XVI
Дорогу можно измерять и далью
И временем, проведенным в пути,
Количеством истертых пар сандалий,
Одеждами, что в дыры износил.
Но если не рассматривать потери,
Что бросишь на обочине старьем,
То будет лучше, если путь измерить
Копилкой знаний в багаже своем.
Твой мозг был цепок, как для влаги губка,
И все, что видел, силился понять.
А что не мог - откладывал, как будто
До более "понятливого" дня.
Ты видел многое и спрашивал о новом.
Мир - книга, а не место для еды!
В ней каждое написанное слово
Несет и чьей-то мудрости следы.
***
Мы все приходим в мир страницей чистой,
Которую посмертно издадут.
Не впишешь то, чему ты научился -
Другие настрочат белиберду.
XVII
Суда и их хозяева сменялись.
Ты плыл и плыл, болтаясь на волнах,
Гребя веслом, налаживая парус,
Рыбацкую осваивая снасть.
Последний из торговцев был скотиной:
Поoбещал столичные хлеба,
И в том не обманул - привез в Афины,
Но на базаре продал как раба.
А цену небольшую запросил он:
Ты был ни то, ни сё - две сотни драхм.
Уже не мальчик для педерастии,
Еще не муж, чтобы работой драть.
Купил тебя Акакиос из Дельфов.
Он был и скуп, и знатен, и богат.
В столице покупать рабов дешевле,
Хоть и дорожных требует затрат.
Вы добирались до Парнаса морем
И лошадьми (рабы брели пешком).
За городом, в уступчатом предгорьe
Белел эллинский дом известняком.
Тебя встречали портик с колоннадой,
Террасы и ступени до реки,
И комнаты, где не было прохлады,
Но от жары спасали сквозняки.
И много статуй обнаженных женщин:
И перед домом, и внутри, и за.
На них смотреть хотелось бесконечно,
И в то же время - отвести глаза.
Еще не зная языка, и то, что
"Акакиос" по-гречески - "не злой",
В душе ты хлопал радостно в лaдоши,
Почувствовав, что в целом повезло.
ХVIII
Ты за два года не был бит ни разу.
Заговорил по-гречески уже,
Хотя для поощренья и приказа
Как правило, использовали жест.
Акакиос был добр и старомоден,
Любил Эсхила и Софокла чтил,
Его жена, критянка Гермиона,
Катулла знала наизусть почти.
А брак их был имущественной сделкой.
Едва отведав жениной груди,
Он зачастил и к мальчикам, и к девкам,
И извращаться в бани заходил.
У жен есть меньше способов развлечься,
Но все же святость брака не предать.
И Гермиона стресс снимала с честью
Приспособлением для одиноких дам.
Она в жару разгуливала голой -
Эллинки не стесняются рабов.
(Раб не имеет сердца или пола,
Их чувства - голод, жажда, страх и боль).
Тебе немало в будущем досталось,
Но хуже не было, чем, обойдя кровать,
Глаза потупив, рукотворный фаллос
Красивой женщине в поклоне подавать.
Когда ты, сорок дней постясь в пустыне,
От голода увидел Духа Зла,
Его ли искушения сравнимы
С тем, чем гречанка голая была?
XIX
Oна брала тебя в театр, бывало,
(Когда муж в банях задницей сверкал).
Ты нес подушку, воду, опахало,
И тень кое-какую создавал.
А об упадке греческой культуры,
Что расцвела столетий пять назад,
Она не знала. Нужно же быть дурой,
Чтобы себе в спектакле отказать!
Орхестра круглая, за ней - помост для хора.
Раструб у масок - делать громче звук.
И почему-то только три актера,
А иногда вообще не больше двух.
Все персонажи - боги и богини,
Сюжет - их склоки, войны и любовь:
Сражаются друг с другом (но не гибнут),
Детей рожают, проливают кровь.
Они бессмертны, заняты собою,
Им наплевать на греческий народ,
Что смотрит снизу с верой и любовью,
Как мы смотрели на Политбюро.
ХХ
Aкакиос имел библиотеку,
И много времени читая проводил.
Был патриотом, выделяя греков.
Его кумиром был старик Эсхил.
Поставив как-то раз на подоконник
Сок винограда, ты открыл уста
И, умереть боясь, спросил в поклоне,
Нельзя ли обучить тебя читать?
Он поперхнулся соком, кашлял долго
И тер руками влажные глаза,
Смеялся аж до всхлипов и до колик,
Но алфавит эллинский показал.
(Иметь раба, читавшего Эзопа -
Раба у Ксанфа, если тот не врет!
Он завтра в банях каждой голой жопе
Расскажет этот редкий анекдот).
Он разрешил в светильнике жечь масло,
И свитки брать со стеллажей вдоль стен.
Пусть днем ты раб, хозяину подвластный,
В ночи - свободен, как интеллигент.
ХХI
Тебя потряс Эсхил из Элевсины
Историей о том, как для людей
Украл огонь и с ним с Олимпа двинул
На Землю просветитель Прометей.
И научил людей простым ремеслам,
В добро прогресса веря горячо.
За что распят был Зевсом на утесе
И бесконечной пытке обречен.
***
Когда писали палочкой на коже,
Писали лучше - как бы на века.
И острое стило держали в ножнах,
Идея не оформится пока.
А в век бумаги и железных перьев
Поспешно пишут все, кому не лень.
И на бумагу сгублены деревья,
Что для раздумий создавали тень.
Как редок труд, что мыслями наполнен, -
В пустой породе редкий аметист.
В нем между строк: "Прочти-ка, что я понял!"
А не песок - "Как я умен - прочти!"
Цветастые романы и новеллы -
Как пирожки румяные с говном.
И все труднее отличить плевелы
От колоса, несущего зерно.
Но колосу в еде еще не место:
Его еще цепами молотить,
Просеивать, смолоть в муку, а тесто
Дрожжами в пышность хлеба возвести.
Работа, безусловно, непростая.
И непосильна каждому из нас.
И чаще слышишь: "А о чем читаешь?",
Чем: "А о чем ты думаешь сейчас?"
ХХII
Акакиос скользнул в библиотеку
Беззвучно, словно воздуха струя,
В загадочном прищуре смежив веки,
Философичен и немного пьян.
В одной руке - вина хмельного чаша
(Пуста наполовину), а в другой -
Горит светильник. Левою ногой
Слегка вперед: риторики начало...
По изменению теней на стенах
Ты догадался: это - господин.
И опустился на одно колено,
Сложив привычно руки на груди.
- Ну, выпрямляйся. Да не стой в поклоне.
Я здесь с тобой побуду до утра:
Устал от монологов Гермионы!
Мне нужен собеседник, а не раб.
Ответь же мне, в каких богов ты верил
На родине, и верил ли в богов?
Ты веришь в то, что и Земля, и звери,
И все мы - суть Движенья одного?
- Мой господин! Сочти меня уродом,
Но вера ваша - смута и разброд.
Я верю в бога моего народа.
И бог един. Так верит мой народ.
А ваши боги не споются в хоре.
Ты можешь наказать меня плетьми,
Но, если сто отцов друг с другом в споре,
Как людям быть послушными детьми?
- Ты смел, но глуп. В природе человечьей,
Ища названье, путаться в словах.
Не боги же богам противоречат,
А наши представленья о богах!
XXIII
- Ты должен был уже прочесть Платона
И знать, что бог - идея всех идей.
Ho для ее познания дано нам
Ущербное мышление людей.
Мы сами - отражение идеи.
Дневная преходящая печать.
И мы уходим, тленны от рожденья,
Как смертный лес - в бессмертия очаг.
Заходит солнце - исчезают тени,
Но остаются камни в темноте.
Идея вечна, потому-то тленья
Не хочет и ее земная тень.
Заметь: растенья, люди или звери -
Всем движет самосохраненья нить.
Но человек есть то, во что он верит.
Так что же, как не веру, нам хранить?
Но в то же время, в целях сохраненья
Нам выдано достаточно ума,
Чтобы принять иные представленья,
Ибо негибкий сук легко сломать.
Так Лидии и Фракии Дионис
Пришел без ломки и без суеты.
Но храм Аполло на Парнасском склоне
Не приобрел вакхальные черты.
Обилие богов - не смутность духа,
А зрелость и развитие его!
И ваш Олимп со временем распухнет.
Как все взвалить на бога одного?
При небольшой экклезии сограждан
И два притана справятся, служа.
Разросся город - и полсотни даже
Не хватит, чтоб порядок поддержать.
***
Оставим их на время. И рассмотрим
Знакомую нам Православья ветвь.
Монотеизм, конечно, кто бы спорил!
Но это - как на дело посмотреть...
Пусть Троица сочтется единицей.
Листаем окружение... И - ах!
Угодников, заступников - страницы,
Святых - страницы. Все - на небесах!
Сложна их иерархия. И трудно
Без подготовки этот сонм объять.
И каждый покровительствует людям,
В конкретной области земного бытия.
Все мало - пополняют новой братьей,
Все больше новых храмов и икон.
Грек, ты был прав: в небесной бюрократии -
Все тот же размножения закон.
XXIV
- Мой господин, да будет век твой долог!
Ты мне открыл на многое глаза.
Но что-то, что не выражено словом,
Упорно продолжает ускользать...
Вот ты сказал, что в сохраненье веры
Есть самосохранение, а сам
Другим богам приоткрываешь двери,
Чтоб переменой не разрушить храм.
Так что важнее - камни или мысли?
Не проще ли построить новый дом,
Если стропила сгнили и провисли,
А не подпорки ставить чередом?
- Зачем же рушить каменные стены,
Когда лишь крыша требует стропил?
Кого пьянят большие перемены,
Тот лишнего из амфоры отпил!
Река своим движеньем беспокоит
Частицы почвы и песок у дна.
В веках, все той же будучи рекою,
Изменит русло медленно она.
Ты - только капля вечного Движенья.
Но если называешься водой,
То следуй изменениям теченья,
От родника до дельты голубой.
Останься каплей, что несет прохладу -
И станешь соком солнечной лозы.
А обожжешь - и в будущем укладе
Твой путь укоротится до слезы.
Мы вечны в бесконечности далекой,
Где существуем без сердец и лиц,
И, отразившись в мире человеком,
Уйдем туда, откуда мы пришли.
Но принесем с собою перемену -
Как отпечаток жизни во плоти,
Которая изменит нашу цену
И направленье вечного пути.
А этот путь - от бога или к богу,
И от того, что делал на земле,
Зависит, как длинна твоя дорога
К спасению, грядущему во мгле.
***
Основы философии Платона
Ты перевел на пастухов язык.
Она была трудна и для потомка,
И ни один не понял ученик.
Да и вообще (пусть будет не в обиду!),
Тебе с учениками не везло.
Оболтусов апостолами видeть -
Венеру видеть в 'Женщине с веслом'!
Ты помнишь Гефсиманию? Как споро
Все разбежались в сада темноту!
Иуда предал, Петр отрекся вскоре.
И ни один не подошел к кресту.
XXV
Стояла осень теплая. И солнце
Уже не плавило камней с утра.
Теней и света правильных пропорций
Не искажала липкая жара.
Еще не стали птицы дальней почтой,
Но было меньше света с каждым днем.
И виноград на каменистой почве
Созрел, чтоб стать и соком, и вином.
С корзиной, полной виноградных гроздьев,
Спускаясь к дому по крутой тропе,
Ты наступал на камни, что как гвозди
Старались муку причинить стопе.
Стояла женщина - переводила дух и
Подъем была готова продолжать.
Уже почтенных лет, но не старуха
(Ты вспомнил матери усталые глаза).
Ты приостановился на минуту,
Чтобы сменить под ношею плечо
И на тропинке узкой разминуться,
Но вы глазами встретились еще...
Она сказала: "Здравствуй! У оливы
Спусти на камни виноград с плеча,
Ляг на живот да не моргай пугливо.
Смотри: обе ступни кровоточат".
Ты опустил корзину и проворно
Лег так, как было сказано. Она
Омыла твои ноги сочной гроздью,
Две длинные полоски полотна
Оторвала от своего хитона,
И, туго ими ступни обвязав,
Зло буркнула: "Супругу Гермионы,
Как только попадется на глаза,
Ты передай, что Пифия сказала,
Чтоб скаредностью не гневил богов.
Пусть экономит на своих сандальях,
А не на обуви безденежных рабов".
XXVI
- Ты - Пифия из храма Аполлона,
Которой открывается судьба!
Ты не должна ходить по горным склонам
И ноги перевязывать рабам!
- Когда я вижу - человеку больно,
И эту боль я в силах облегчить,
Мне безразлично - раб ты или вольный.
Боль во все двери одинаково стучит.
Носить ты можешь разные одежды.
И если жизнь щадит тебя вполне,
Твоя улыбка может быть небрежной,
Надменной, злой, веселой или нет:
Улыбки - разные у празднующей массы,
Но если боль пришла закончить пир,
Все лица одинаковы в гримасе
Страданья - так устроен этот мир.
- Ты так мудра и так неравнoдушна!
Продлив тропу от нынешнего дня,
Скажи, сивилла, что нас ждет в грядущем?
Что ожидает в будущем меня?
- Прости, но я не римская весталка,
Что круглый год свои толкует сны.
Бог управляет Пифии устами,
Его не будет в Храме до весны.
Весной я снова сяду на треножник
Вдыхать благословенные пары.
И снова будет людно у подножья
Священной Аполлоновой горы.
Скажу тебе как женщина простая:
Дорога к Храму вовсе не легка.
Я кое-что об этой жизни знаю
И вот что вижу в будущих веках:
Ни в чем большой не будет перемены.
Все будет так, как было и до нас.
Дома шагнут за городские стены,
Но жизнь не переменится в домах.
В них будут те же радость и забота,
Все те же зависть, ревность и раздор,
Еще любви нелегкая работа,
И верность, и предательства позор.
Смекалка слуг, господ тупые лица,
Проворство тех, кто на руку нечист.
И нежеланье власти покориться
С желаньем эту власть заполучить.
Твоя ж судьба - в характере вопроса:
О будущем спросив, ты начал с "нас".
Мне кажется, что жизнь свою непросто
Закончишь ты, когда настанет час.
Радеть о людях - зряшная затея,
И перед тем, как думать о других,
Подумай о распятье Прометея
И печень для себя побереги.
XXVII
Империи военная машина
Была непревзойденным образцом.
Легионер был гражданином Рима,
Лояльности и доблести венцом.
И двигались Империи кордоны...
Благословенна будь, Волчица-мать,
Но множество неримских легионов
В провинциях пришлось формировать.
Преследуя единые стандарты
(МакДональдс вспоминается порой),
Строй воинов, рожденных, скажем, в Спарте,
Был так же ровен, как германцев строй.
Лояльность покупалась: кроме платы
И пенсионных сумм для тех, кто стар,
С отставкой иностранные солдаты
Гражданство Рима получали в дар.
Приказы, поощренья и отсрочки,
Для караула временный пароль -
Все на латыни, письменно и точно.
(Учет, как говорится, и контроль!)
Но римский воин - это лев на суше,
А в море он - котенок на бревне.
(Так странно видеть неморские души
В морями омываемой стране!)
Спасала Греция - лояльная коровка:
Вином и маслом - от ее земли,
От моря - в навигации сноровкой,
Своим уменьем строить корабли.
Был нужен флот. Зерно Александрии
В столицу не плыло само собой:
Пираты на морских путях шустрили.
В Сенате зрела головная боль.
XXVIII
Девятая Фокидская когорта
Стояла в Дельфах - родине своей.
Кентурий пара вышла в Кирру, к порту,
Где ждал уже десяток кораблей.
Две сотни человек корабль каждый.
Три палубы, сто семьдесят гребцов,
Десятка два солдат для абордажа,
И дюжина отважных моряков.
Флот уступал в престиже легиону,
Но хворь - везде, куда пошлет судьба.
И полагался врач, а по закону -
Ему иметь в помощниках раба.
Раб должен знать, как жертвенник наладить,
Уметь хотя бы понимать латынь.
Чтить пантеон и Рима, и Эллады.
Среди таких немногих в Дельфах - ты.
Рим был богат и покупал для трона.
Акакиос недолго рассуждал,
И после сделки обнял Гермиону,
Чем вызвал шок и... небольшой скандал.
И, подчиняясь прихотям погоды
И принимая прихоти судьбы,
Ты плыл туда, где был рожден свободным,
Где мать тебя ждала, и дом твой был.
XXIX
Врач Криос уроженцем был Мегары.
Почтенных лет. Седая борода.
Он слаб был в медицине, но в пиаре -
Большой знаток. Умел себя подать.
Льстил тем, кто выше, маскируясь равным
(На покровителей в Афинах намекал),
Не замечая тех, кто ниже рангом.
Рабам-помощникам нередко мял бока.
Но как бы ты ни врачевал умело,
Какой бы ты ни создавал пиар,
B пехоте даже врач был нужен меньше,
Чем в коннице простой ветеринар!
А флот - вообще не часть военной силы,
Он только для транспортировки войск.
Карьеры рост - как рост ногтей в могиле:
Еще растут, да толку от того!
Соотнеся ничтожный флотский статус
С размером и характером забот,
Рим снизил Криосу погодовую плату,
И тот готов был выпрыгнуть за борт.
***
Порой и современным эскулапам
Подобен гимну золота мотив.
И им важнее то, что платят в лапу,
Чем жизни тех, кто в лапу заплатил.
Хотя и поклялись, что будет чужд им
Карьеры шитый бархатом хомут,
Им главное не то, как ты врачуешь,
А главное - врачуешь жизнь кому.
Но, доверяя им монархов жизни,
Бывает, странно их благодарят:
Ведет порою правильная клизма
На гильотину или в лагеря...
XXX
Mедперсонал на корабле полезен,
Но часто можно обойтись и без:
Понос и рвота, кожные болезни
Проходят часто сами по себе.
Помощником бездельника ты стал. Но
В безделье не поможешь. И пока
Криос сражался в кости с капитаном
Ты втайне Гиппократа прочитал.
Его труды брал Криос для показу,
Порою ими тряс, чтоб доказать,
Что только что поставленный диагноз
Известен был пять сотен лет назад.
Он знал на память клятву Гиппократа,
Но был профаном в методе его,
И полагался больше на заклятья
Да подходящих случаю богов.
Исследовать мочу кому охота?
Не лучше ли больному ритуал?
Он выжил - значит, лекаря работа.
Не выжил - значит, бог к себе призвал.
А если врачевать по Гиппократу,
То можно и без помощи небес.
Но люди, видя только результаты,
Тебе припишут множество чудес.
Так чудеса из Нового Завета
Все воскрешенью Лазаря сродни:
Прощупав пульс его едва заметный,
Ты попросил его не хоронить.
XXXI
Дeсятки раз вы вспугивали за год
Пиратов легкие и юркие суда.
Увидев вас, зерно бросали за борт,
Погоню прерывая без труда.
Но вот однажды утренней порою
Вам встретился Силиции пират.
Корабль был негреческой постройки:
Широк бортами и тяжеловат.
Он мог уйти. Но облегченье трюма,
Не состоялось, так как ветер стих:
Когда зерно бросаешь в пасть Нептуну,
Нельзя веслом, спасая жизнь, грести.
Прекрасный шанс скучающего стража!
У вас наварх на корабле гостил,
И капитан решился абордажить:
Смотpи, начальник, - вот эллинский стиль!
Гребцы нажали. Дальше было просто:
Искусно имитируя таран,
Зашли с кормы борт-в-борт, ломая весла,
(Свои предусмотрительно убрав).
Взлетели крючья, полетели стрелы.
Ответные - не портили кирас.
Солдаты дружно выполняли дело.
Спокойно, никуда не торопясь.
Наварх, сын Рима, отдавал приказы,
Не прятался за спинами в тылу.
Он был тогда и в шлеме, и в кирасе,
Но в бок поймал случайную стрелу.
XXXII
Он умереть был должен. Стрелы ранят
Нас так, что трудно вынуть остриё.
Жар, жажда, бред то жалостный, то бранный.
Кровавый кашель, боль и забытьё.
Покуда Криос бормотал в экстазе,
Пульс щупая в неправильных местах,
Ты, собственно, лечил: менял повязки
И раненому смачивал уста.
Мух отвлекали внутренности курьи,
Стрела была давно извлечена.
И жар прошел, и римлянин не умер.
Открыл глаза и попросил вина.
Спасенье жизни гражданину Рима
Вознаграждалось щедро от страны:
Спаситель становился гражданином
Или владельцем с золотом мошны.
Гражданский статус, податные льготы
Не соблазнили Криоса в ночи.
Он выбрал золото наутро, ты - свободу
От Рима как награду получил.
Когда корабль в Тиросе причалил
Запас воды пополнить на борту,
Ты побежал, распугивая чаек,
И затерялся в суетном порту...
XXXIII
Что было после, к нам дошло в молве и
Стараниями не одной руки
Записано (от Марка, от Матвея,
От Иоанна Богослова, от Луки).
Часть - правда, в остальном - ее эрзацы:
Наслойки домыслов, неточностей пера,
Последующих творческих редакций
И переводчиков, умеющих приврать.
Источники, что признаются ныне,
Пусть остаются сами по себе.
И я не посягаю на святыни,
Заполнив исторический пробел.
Меня не отпускало искушенье,
Не зная точно, правду угадать.
(Густой подливкой из воображенья
История приправлена всегда).
Так пусть богами остаются боги,
А люди пусть останутся людьми.
Пусть вера верой остается многим,
История - историей.
Аминь!
2008